|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава VIII. Голубой воришкаЗавхоз Он был не только завхозом, но и вообще заведующим. Прежнего за грубое обращение с воспитанницами сняли с работы и назначили капельмейстером симфонического оркестра. Альхен ничем не напоминал своего невоспитанного начальника. В порядке уплотненного рабочего дня он принял на себя управление домом и с пенсионерками обращался отменно вежливо, проводя в доме важные реформы и нововведения.
Остап Бендер потянул тяжелую дубовую дверь
воробьяниновского особняка и очутился в вестибюле. Здесь пахло
подгоревшей кашей. Из верхних помещений неслась разноголосица,
похожая на отдаленное «ура» в цепи. Никого не было, и никто не
появился. Вверх двумя маршами вела дубовая лестница с лаковыми
некогда ступенями. Теперь в ней торчали только кольца, а медных
прутьев, прижимавших «Предводитель команчей жил, однако, в пошлой роскоши», — думал Остап, поднимаясь наверх. В первой же комнате, светлой и просторной, сидели в кружок десятка полтора седеньких старушек в платьях из наидешевейшего туальденора мышиного цвета. Напряженно вытянув шеи и глядя на стоявшего в центре цветущего мужчину, старухи пели:
Слышен звон бубенцов издалека. Это тройки знакомый
разбег… А вдали простирался Предводитель хора, в серой толстовке из того же туальденора и в туальденоровых брюках, отбивал такт обеими руками и, вертясь, покрикивал: — Дисканты, тише! Кокушкина, слабее! Он увидел Остапа, но, не в силах удержать движения своих рук, только недоброжелательно посмотрел на вошедшего и продолжал дирижировать. Хор с усилием загремел, как сквозь подушку:
— Скажите, где здесь можно видеть товарища завхоза? — вымолвил Остап, прорвавшись в первую же паузу. — А в чем дело, товарищ? Остап подал дирижеру руку и дружелюбно спросил: — Песни народностей? Очень интересно. Я инспектор пожарной охраны. Завхоз застыдился. — Да, да,—сказал он, конфузясь, — это как раз кстати. Я даже доклад собирался писать. — Вам нечего беспокоиться, — великодушно заявил Остап, — я сам напишу доклад. Ну, давайте смотреть помещение. Альхен мановением руки распустил хор, и старухи удалились мелкими радостными шажками. — Пожалуйте за мной,— пригласил завхоз. Прежде чем пройти дальше, Остап уставился на мебель первой комнаты. В комнате стояли: стол, две садовые скамейки на железных ногах (на спинке одной из них было глубоко вырезано имя «Коля») и рыжая фисгармония. — В этой комнате примусов не зажигают? Временные печи и тому подобное? — Нет, нет. Здесь у нас занимаются кружки: хоровой, драматический, изобразительных искусств и музыкальный… Дойдя до слова «музыкальный», Александр Яковлевич покраснел. Сначала запылал подбородок, потом лоб и щеки. Альхену было очень стыдно. Он давно уже продал все инструменты духовой капеллы. Слабые легкие старух все равно выдували из них только щенячий визг. Было смешно видеть эту громаду металла в таком беспомощном положении. Альхен не мог не украсть капеллу. И теперь ему было очень стыдно. На стене, простершись от окна до окна, висел лозунг, написанный белыми буквами на куске туальденора мышиного цвета: «Духовой оркестр — путь к коллективному творчеству». — Очень хорошо,— сказал Остап,— комната для кружковых занятий никакой опасности в пожарном отношении не представляет, Перейдем дальше. Пройдя фасадные комнаты воробьяниновского особняка быстрым аллюром, Остап нигде не заметил орехового стула с гнутыми ножками, обитого светлым английским ситцем в цветочках. По стенам утюженного мрамора были наклеены приказы по дому э 2 Старсобеса. Остап читал их, время от времени энергично спрашивая: «Дымоходы прочищаются регулярно? Печи в порядке?» И, получая исчерпывающие ответы, двигался дальше. Инспектор пожарной охраны усердно искал в доме хотя бы один уголок, представляющий опасность в пожарном отношении, но в этом отношении вce было благополучно. Зато розыски были безуспешны. Остап входил в спальни. Старухи при его появлении вставали и низко кланялись. Здесь стояли койки, устланные ворсистыми, как собачья шерсть, одеялами, с одной стороны которых фабричным способом было выткано слово «Ноги». Под кроватями стояли сундучки, выдвинутые по инициативе Александра Яковлевича, любившего военную постановку дела, ровно на одну треть. Все в доме э 2 поражало глаз своей чрезмерной скромностью: и меблировка, состоявшая исключительно из садовых скамеек, привезенных с Александровского, ныне имени Пролетарских субботников, бульвара, и базарные керосиновые лампочки, и самые одеяла с пугающим словом «Ноги». Но одно лишь в доме было сделано крепко и пышно: это были дверные пружины. Дверные приборы были страстью Александра Яковлевича. Положив великие труды, он снабдил все без исключения двери пружинами самых разнообразных систем и фасонов. Здесь были простейшие пружины в виде железной штанги. Были духовые пружины с медными цилиндрическими насосами. Были приборы на блоках со спускающимися увесистыми дробовыми мешочками. Были еще пружины конструкций таких сложных, что собесовский слесарь только удивленно качал головой. Все эти цилиндры, пружины и противовесы обладали могучей силой. Двери захлопывались с такою же стремительностью, как дверцы мышеловок. От работы механизмов дрожал весь дом. Старухи с печальным писком спасались от набрасывавшихся на них дверей, но убежать удавалось не всегда. Двери настигали беглянок и толкали их в спину, а сверху с глухим карканьем уже спускался противовес, пролетая мимо виска, как ядро. Когда Бендер с завхозом проходили по дому, двери салютовали страшными ударами. За всем этим крепостным великолепием ничего не скрывалось — стула не было. В поисках пожарной опасности инспектор попал в кухню. Там, в большом бельевом котле, варилась каша, запах которой великий комбинатор учуял еще в вестибюле. Остап покрутил носом и сказал: — Это что, на машинном масле? — — Впрочем, это пожарной опасности не представляет,— заметил Остап. В кухне стула тоже не было. Была только табуретка, на которой сидел повар в переднике и колпаке из туальденора. — Почему это у вас все наряды серого цвета, да и кисейка такая, что ею только окна вытирать? Застенчивый Альхен потупился еще больше. — Кредитов отпускают в недостаточном количестве. Он был противен самому себе. Остап сомнительно посмотрел на него и сказал: — К пожарной охране, которую я в настоящий момент представляю, это не относится. Альхен испугался. — Против пожара,— заявил он,— у нас все меры приняты.
Есть даже Инспектор, заглядывая по дороге в чуланчики, неохотно проследовал к огнетушителю. Красный жестяной конус, хотя и являлся единственным в доме предметом, имеющим отношение к пожарной охране, вызвал в инспекторе особое раздражение. — На толкучке покупали? И, не дождавшись ответа как громом пораженного Александра Яковлевича, снял «Эклер» со ржавого гвоздя, без предупреждения разбил капсулю и быстро повернул конус кверху. Но вместо ожидаемой пенной струи конус выбросил из себя тонкое шипение, напоминавшее старинную мелодию «Коль славен наш господь в Сионе». — Конечно, на толкучке,— подтвердил Остап свое первоначальное мнение и повесил продолжавший петь огнетушитель на прежнее место. Провожаемые шипением, они пошли дальше. «Где он может быть? — думал Остап. — Это мне начинает не нравиться». И он решил не покидать туальденорового чертога до тех пор, пока не узнает все.
За то время, покуда инспектор и завхоз лазали по чердакам,
входя во все детали противопожарной охраны и расположения
дымоходов, Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно усилился и перебил все остальные кислые запахи, обитавшие в доме. В коридорах зашелестело. Старухи, неся впереди себя в обеих руках жестяные мисочки с кашей, осторожно выходили из кухни и садились обедать зa общий стол, стараясь не глядеть на развешанные в столовой лозунги, сочиненные лично Александром Яковлевичем и художественно выполненные Александрой Яковлевной. Лозунги были такие: «ПИЩА—ИСТОЧНИК ЗДОРОВЬЯ» Все эти святые слова будили в старухах воспоминания об исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены возможности помогать, тщательно пережевывая пищу.
Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий
Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич.
Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с
задачами социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были
юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич—двоюродным племянником
Александры Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых
был
Не успели старухи основательно распробовать кашу, как
Яковлевичи вместе с Эмильевичем, проглотив свои порции и
отрыгиваясь, встали — Сейчас нажрутся, станут песни орать! — А Паша Эмильевич сегодня утром стул из красного уголка продал. С черного хода вынес перекупщику, — Посмотрите, пьяный сегодня придет… В эту минуту разговор воспитанниц был прерван трубным сморканьем, заглушившим даже все продолжающееся пение огнетушителя, и коровий голос начал: — …бретение… Старухи, пригнувшись и не оборачиваясь на стоявший в углу на мытом паркете громкоговоритель, продолжали есть, надеясь, что их минет чаша сия. Но громкоговоритель бодро продолжал:
— Евокрррахххх видусо… ценное изобретение. Дорожный
мастер Мурманской железной дороги товарищ Сокуцкий,— Самара,
Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Клементий, Ифигения,
Йорк,— Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу: — …изобрел световую сигнализацию на снегоочистителях. Изобретение одобрено Доризулом,— Дарья, Онега, Раймонд… Старушки серыми утицами поплыли в свои комнаты. Труба, подпрыгивая от собственной мощи, продолжала бушевать в пустой комнате: — …А теперь прослушайте новгородские частушки…
На стене клопы сидели И на солнце щурились, Фининспектора узрели — Сразу окочурились… В центре земли эти частушки вызвали бурную деятельность. В трубе послышался страшный рокот. Не то это были громовые аплодисменты, не то начали работать подземные вулканы.
Между тем помрачневший инспектор пожарной охраны спустился
задом по чердачной лестнице и, снова очутившись в кухне, увидел
пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки
кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании. Одни только
Паша Эмильевич — Такую капусту грешно есть помимо водки. — Новая партия старушек? — спросил Остап. — Это сироты, — ответил Альхен, выжимая плечом инспектора из кухни и исподволь грозя сиротам кулаком. — Дети Поволжья? Альхен замялся. — Тяжелое наследье царского режима? Альхен развел руками: мол, ничего не поделаешь, раз такое наследие. — Совместное воспитание обоих полов по комплексному методу? Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без промедления, пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал. В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок. — Сашхен,— сказал Александр Яковлевич,— познакомься с товарищем из губпожара. Остап артистически раскланялся с хозяйкой дома и объявил ей такой длиннющий и двусмысленный комплимент, что даже не смог довести его до конца. Сашхен — рослая дама, миловидность которой была несколько обезображена николаевскими полубакенбардами, тихо засмеялась и выпила с мужчинами. — Пью за ваше коммунальное хозяйство! — воскликнул Остап. Обед прошел весело, и только за компотом Остап вспомнил о цели своего посещения. — Отчего,— спросил он,— в вашем кефирном заведении такой скудный инвентарь? — Как же,— заволновался Альхен,— а фисгармония? — Знаю, знаю, вокс гуманум. Но посидеть у вас со вкусом абсолютно не на чем. Одни садовые лоханки. — В красном уголке есть стул,— обиделся Альхен,— английский стул. Говорят, еще от старой обстановки остался. — — А я, кстати, не видел вашего красного уголка. Как он в смысле пожарной охраны? Не подкачает? Придется посмотреть. — Милости просим.
Остап поблагодарил хозяйку за обед и тронулся. В красном
уголке примусов не разводили, временных печей не было, дымоходы
были в исправности и прочищались регулярно, но стула, к
непомерному удивлению Альхена, не было. Бросились искать стул.
Заглядывали под кровати и под скамейки, отодвинули для — Где же он может быть? Сегодня он был, я видел его собственными глазами! Смешно даже. — Грустно, девицы,— ледяным голосом сказал Остап. — Это просто смешно! — нагло повторял Паша Эмильевич.
Но тут певший все время К месту происшествия ринулись Паша Эмильевич, Альхен и все уцелевшие Яковлевичи. — Чистая работа! — сказал Остап. — Идиотская выдумка! Старухи, оставшись с Остапом наедине, без начальства, сейчас же стали заявлять претензии: — Брательников в доме поселил. Обжираются. — Поросят молоком кормит, а нам кашу сует. — Все из дому повыносил. — Спокойно, девицы, — сказал Остап, отступая,это к вам из инспекции труда придут. Меня сенат не уполномочил. Старухи не слушали.
— А — Кому? — закричал Остап. — Продал — и все. Мое одеяло продать хотел. В коридоре шла ожесточенная борьба с огнетушителем. Наконец, человеческий гений победил, и пеногон, растоптанный железными ногами Паши Эмильевича, выпустил последнюю вялую струю и затих навсегда. Старух послали мыть пол. Инспектор пожарной охраны пригнул голову и, слегка покачивая бедрами, подошел к Паше Эмильевичу. — Один мой знакомый,— сказал Остап веско, тоже продавал государственную мебель. Теперь он пошел в монахи — сидит в допре. — Мне ваши беспочвенные обвинения странны, заметил Паша Эмильевич, от которого шел сильный запах пенных струи. — Ты кому продал стул? — спросил Остап позванивающим шепотом. Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами. — Перекупщику,— ответил он. — Адрес? — Я его первый раз в жизни видел. — Первый раз в жизни?
— — Набил бы я тебе рыло,— мечтательно сообщил Остап,— только Заратустра не позволяет. Ну, пошел к чертовой матери. Паша Эмильевич искательно улыбнулся и стал отходить. — Ну, ты, жертва аборта,— высокомерно сказал Остап,— отдай концы, не отчаливай. Перекупщик что, блондин, брюнет? Паша Эмильевич стал подробно объяснять. Остап внимательно его выслушал и окончил интервью словами: — Это, безусловно, к пожарной охране не относится. В коридоре к уходящему Бендеру подошел застенчивый Альхен и дал ему червонец. — Это сто четырнадцатая статья Уголовного кодекса,— сказал Остап,— дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей. Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром Яковлевичем, направился к выходу. Дверь, снабженная могучим прибором, с натугой растворилась и дала Остапу под зад толчок в полторы тонны весом. — Удар состоялся,— сказал Остап, потирая ушибленное место,— заседание продолжается! |
|||
|
 |
|
 |
