|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава XI. Алфавит «Зеркало жизни»На второй день компаньоны убедились, что жить в дворницкой больше неудобно. Бурчал Тихон, совершенно обалдевший после того, как увидел барина сначала черноусым, потом зеленоусым, а под конец и совсем без усов. Спать было не на чем. В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали. — Считаю вечер воспоминаний Ипполит Матвеевич дрогнул. — Этого нельзя.
— — Там придется прописаться. — Паспорт не в порядке? — Да нет, паспорт в порядке, но в городе мою фамилию хорошо знают. Пойдут толки. Концессионеры в раздумье помолчали.
— А фамилия Михельсон вам — Какой Михельсон? Сенатор? — Нет. Член союза совторгслужащих. — Я вас не пойму. — Это от отсутствия технических навыков. Не будьте божьей коровой. Бендер вынул из зеленого пиджака профсоюзную книжку и передал Ипполиту Матвеевичу. — Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми лет, беспартийный, холост, член союза с 1921 года, в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется друг детей… Но вы можете не дружить с детьми: этого от вас милиция не потребует. Ипполит Матвеевич зарделся. — Но удобно ли? — По сравнению с нашей концессией это деяние, хотя и предусмотренное Уголовным кодексом, все же имеет невинный вид детской игры в крысу.
Воробьянинов
— Вы идеалист, Конрад Карлович. Вам еще повезло, а то,
вообразите, вам вдруг пришлось бы стать
Последовало быстрое согласие, и концессионеры, не
попрощавшись с Тихоном, выбрались на улицу. Остановились они в
меблированных комнатах «Сорбонна». Остап переполошил весь
небольшой штат отельной прислуги. Сначала он обозревал
семирублевые номера, но остался недоволен их меблировкой,
Убранство пятирублевых номеров понравилось ему больше, но ковры
были — Я не могу жить в одной комнате с пейзажами,— сказал Остап. Пришлось поселиться в номере за рубль восемьдесят. Там не было пейзажей, не было ковров, а меблировка была строго выдержана: две кровати и ночной столик.
— Стиль каменного
— Смотря по В тот же день концессионеры побывали в Старкомхозе, где получили все необходимые сведения. Оказалось, что жилотдел был расформирован в 1921 году и что обширный его архив слит с архивом Старкомхоза. За дело взялся великий комбинатор. К вечеру компаньоны уже знали домашний адрес заведующего архивом Варфоломея Коробейникова, бывшего чиновника канцелярии градоначальства, ныне работника конторского труда. Остап облачился в гарусный жилет, выбил о спинку кровати пиджак, вытребовал у Ипполита Матвеевича рубль двадцать копеек на представительство и отправился с визитом к архивариусу. Ипполит Матвеевич остался в «Сорбонне» и в волнении стал прохаживаться в ущелье между двумя кроватями. В этот вечер, зеленый и холодный, решалась судьба всего предприятия. Если удастся достать копии ордеров, по которым распределялась изъятая из воробьяниновского особняка мебель, дело можно считать наполовину удавшимся. Дальше предстояли трудности, конечно, невообразимые, но нить была бы уже в руках. — Только бы ордера Пружины разбитого матраца кусали его, как блохи. Он не чувствовал
этого. Он еще неясно представлял себе, что последует вслед за получением
ордеров, но был уверен, что тогда все пойдет как по маслу: «А
маслом,— Между тем каша заваривалась большая. Обуянный розовой мечтою, Ипполит Матвеевич переваливался на кровати с боку на бок. Пружины под ним блеяли. Остапу пришлось пересечь весь город. Коробейников жил на Гусище — окраине Старгорода. Там жили преимущественно железнодорожники. Иногда над домами, по насыпи, огороженной бетонным тонкостенным забором, проходил задним ходом сопящий паровоз. Крыши домов на секунду освещались полыхающим огнем паровозной топки. Иногда катились порожние вагоны, иногда взрывались петарды. Среди халуп и временных бараков тянулись длинные кирпичные корпуса сырых еще кооперативных домов.
Остап миновал светящийся
После длительных расспросов, «к кому» да «зачем», ему
открыли, и он очутился в темной, заставленной шкафами передней.
В темноте — Где здесь гражданин Коробейников? — спросил Бендер.
Дышащий человек взял Остапа за руку и ввел в освещенную
висячей керосиновой лампой столовую. Остап увидел перед собою
маленького старичка — чистюлю с необыкновенно гибкой спиной.
Не было сомнений в том, что старик Старичок безбоязненно смотрел на самоуправца и молчал. Остап любезно начал разговор первым: — Я к вам по делу. Вы служите в архиве Старкомхоза? Спина старичка пришла в движение и утвердительно выгнулась. — А раньше служили в жилотделе? — Я всюду служил,— сказал старик весело. — Даже в канцелярии градоначальства? При этом Остап грациозно улыбнулся. Спина старика долго извивалась и, наконец, остановилась в положении, свидетельствовавшем, что служба в градоначальстве — дело давнее и что все упомнить положительно невозможно.
— А позвольте — Позволю,— ответил гость. — Я — Воробьянинова сын. — Это какого же? Предводителя? — Его. — А он что, жив? — Умер, гражданин Коробейников. Почил. — — Не было,— любезно подтвердил Остап. — Как же?.. — Ничего. Я от морганатического брака. — Не Елены ли Станиславовны будете сынок? — Да. Именно. — А она в каком здоровье? — Маман давно в могиле. — Так, так, ах, как грустно! И долго еще старик глядел со слезами сочувствия на Остапа, хотя не далее как сегодня видел Елену Станиславовну на базаре, в мясном ряду, — Все — — Владимир Ипполитович? Очень хорошо. Так. Я вас слушаю, Владимир Ипполитович. Старичок присел к столу, покрытому клеенкой в узорах, и заглянул в самые глаза Остапа. Остап в отборных словах выразил свою грусть по родителям. Он очень сожалеет, что вторгся так поздно в жилище глубокоуважаемого архивариуса и причинил ему беспокойство своим визитом, но надеется, что глубокоуважаемый архивариус простит, когда узнает, какое чувство толкнуло его на это. — Я хотел — Сложное — Свободная профессия. Собственная мясохладобойня на артельных началах в Самаре. Старик с сомнением посмотрел на зеленые доспехи молодого Воробьянинова,
но возражать не стал. «Прыткий молодой — Так — Так вот,— сказал архивариус,— трудно, по можно… — Потребует расходов? — помог владелец мясохладобойни. — Небольшая сумма… — Ближе к телу, как говорит Мопассан. Сведения будут оплачены. — Ну что ж, семьдесят рублей положите. — Это почему ж так много? Овес нынче дорог? Старик мелко задребезжал, виляя позвоночником. — Изволите шутить… — Согласен, папаша. Деньги против ордеров. Когда к вам зайти? — Деньги при вас? Остап с готовностью похлопал себя по карману. — Тогда пожалуйте хоть Он зажег свечу и повел Остапа в соседнюю комнату. Там, кроме кровати, на которой, очевидно, спал хозяин дома, стоял письменный стол, заваленный бухгалтерскими книгами, и длинный канцелярский шкаф с открытыми полками. К ребрам полок были приклеены печатные литеры: А, Б, В и далее, до арьергардной буквы Я. На полках лежали пачки ордеров, перевязанные свежей бечевкой.
— — Совершенно полный,— скромно ответил архивариус. — Я, знаете, на всякий случай… Коммунхозу он не нужен, а мне на старости лет может пригодиться… Живем мы, знаете, как на вулкане… все может произойти… Кинутся тогда люди искать свои мебеля, а где они, мебеля? Вот они где! Здесь они! В шкафу. А кто сохранил, кто уберег? Коробейников. Вот господа спасибо и скажут старичку, помогут на старости лет… А мне много не нужно — по десяточке за ордерок подадут — и на том спасибо… А то иди попробуй, ищи ветра в поле. Без меня не найдут! Остап восторженно смотрел на старика. — Дивная Польщенный архивариус стал вводить гостя в детали любимого дела. Он раскрыл толстые книги учета и распределения.
— Все — Или, примерно, у правителя канцелярии городской управы Мурина… На букву М, значит, и нужно искать. Все тут. Весь город. Рояли тут, козетки всякие, трюмо, кресла, диванчики, пуфики, люстры… Сервизы даже и то есть… — — Есть буква
— А кому
— Это мы сейчас. Чучело медвежье с блюдом — во второй
район милиции. Гобелен «Пастух» — в фонд художественных
ценностей. Гобелен «Пастушка» — в клуб водников. Ковры обюссон,
текинские и — — Сейчас, сейчас и до ордеров доберемся. На № 48 238, литера В. Архивариус подошел к шкафу и, поднявшись на цыпочки, достал нужную пачку.
— — Куда мне все… Так… Воспоминания детствагостиный гарнитур… Помню, игрывал я в гостиной на ковре хоросан, глядя на гобелен «Пастушка»… Хорошее было время, золотое детство!. Так вот гостиным гарнитуром мы, папаша, и ограничимся.
Архивариус с любовью стал расправлять пачку зеленых
корешков и принялся разыскивать там требуемые ордера.
Коробейников отобрал пять штук. Один ордер на десять стульев,
— Изволите ли видеть. Все в порядке. Где что Но Остап, движимый любовью исключительно к родителям, схватил ордера, засунул их на самое дно бокового кармана, а от генеральшиного гарнитура отказался, — Можно расписочку писать? — осведомился архивариус, ловко выгибаясь. — Можно,— любезно сказал Бендер,— пишите, борец за идею. — Так я уж напишу. — Кройте! Перешли в первую комнату. Коробейников каллиграфическим почерком написал расписку и, улыбаясь, передал ее гостю. Главный концессионер необыкновенно учтиво принял бумажку двумя пальцами правой руки и положил ее в тот же карман, где уже лежали драгоценные ордера. — Ну, Ошеломленный архивариус вяло пожал поданную ему руку. — Коробейников ничего не понял. Он даже посмотрел на стол, не оставил ли гость денег там, но и на столе денег не было. Тогда архивариус очень тихо спросил: — А деньги? — Какие деньги? — сказал Остап, открывая дверь. — Вы,
кажется, спросили про — Да, как же! За мебель! За ордера!
— Голуба,— пропел Остап,— Старик задрожал и вытянул вперед хилую свою лапку, желая задержать ночного посетителя. — Тише, Дверь с треском захлопнулась. Коробейников снова открыл ее и выбежал на улицу, но Остапа уже не было. Он быстро шел мимо моста. Проезжавший через виадук локомотив осветил его своими огнями и завалил дымом. — Лед Машинист не расслышал, махнул рукой, колеса машины сильнее задергали стальные локти кривошипов, и паровоз умчался. Коробейников постоял на ледяном ветерке минуты две и, мерзко сквернословя, вернулся в свой домишко. Невыносимая горечь охватила его. Он стал посреди комнаты и в ярости принялся пинать ногою стол. Подпрыгивала пепельница, сделанная на манер калоши с красной надписью «Треугольник», и стакан чокнулся с графином. Еще никогда Варфоломей Коробейников не был так подло обманут. Он мог обмануть кого угодно, но здесь его надули с такой гениальной простотой, что он долго еще стоял, колотя по толстым ложкам обеденного стола. Коробейникова на Гусище звали Варфоломеичем. Обращались к нему только в случае крайней нужды. Варфоломеич брал в залог вещи и назначал людоедские проценты. Он занимался этим уже несколько лет и еще ни разу не попался. А теперь он прогорал па лучшем своем коммерческом предприятии, от которого ждал больших барышей и обеспеченной старости.
—
Звонок «прошу крутить» давно уже вертела — Куда здесь войти?
Варфоломеич вышел в переднюю, потянул к себе — Великодушно Варфоломеич запросил сто рублей. Память брата посетитель расценивал значительно ниже, рублей в тридцать. Согласились на пятидесяти. — Деньги бы я попросил — А это ничего, что я золотыми десятками? — заторопился отец Федор, разрывая подкладку пиджака. — По курсу приму. По девять с половиной. Сегодняшний курс.
Востриков вытряс из колбаски пять желтяков, досыпал к ним
два с полтиной серебром и пододвинул всю горку архивариусу.
Варфоломеич два раза пересчитал монеты, сгреб их в руку,
попросил гостя минуточку повременить и пошел за ордерами. В
тайной своей канцелярии Варфоломеич не стал долго размышлять,
раскрыл — Все в одном месте? — воскликнул покупатель. — Один к одному. Все там стоят. Гарнитур замечательный. Пальчики оближете. Впрочем, что вам объяснять! Вы сами знаете! Отец Федор долго восторженно тряс руку архивариуса и, ударившись несчетное количество раз о шкафы в передней, убежал в ночную темноту. Варфоломеич долго еще подсмеивался над околпаченным покупателем. Золотые монеты он положил в ряд на столе и долго сидел, сонно глядя на пять светлых кружочков. «И чего это их на воробьяниновскую мебель Он разделся, невнимательно помолился богу, лег в узенькую девичью постельку и озабоченно заснул. |
|||
|
 |
|
 |
