|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава XXXIII. Изгнание из раяМежду тем как одни герои романа были убеждены в том, что время терпит, а другие полагали, что время не ждет, время шло обычным своим порядком. За пыльным московским маем пришел пыльный июнь. В уездном городе N автомобиль Гос. № 1, повредившись на ухабе, стоял уже две недели на углу Старопанской площади и улицы имени товарища Губернского, время от времени заволакивая окрестность отчаянным дымом. Из старгородского допра выходили поодиночке сконфуженные участники заговора «Меча и орала» — у них была взята подписка о невыезде. Вдова Грицацуева (знойная женщина, мечта поэта) возвратилась к своему бакалейному делу и была оштрафована на пятнадцать рублей за то, что не вывесила на видном месте прейскурант цен на мыло, перец, синьку и прочие мелочные товары,— забывчивость, простительная женщине с большим сердцем! — Есть! — повторил Остап сорвавшимся голосом. — Держите! Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие руки плоский деревянный ящичек. Остап в темноте продолжал рыться в стуле. Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой столбик и поплыл за пароходом. — Что за черт! — сказал Остап. — Больше ничего нет!
— — Ну, вы тоже посмотрите! Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть всунул руку под сиденье. Между пальцами он ощутил основание пружины. Больше ничего твердого не было. От стула шел сухой мерзкий запах потревоженной пыли, — Нету? — спросил Остап. — Нет. Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за борт. Послышался тяжелый всплеск. Вздрагивая от ночной сырости, концессионеры в сомнении вернулись к себе в каюту. — Так,— сказал Бендер. — Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек и осовело посмотрел на него. — Давайте, давайте! Чего глаза пялите! Ящичек открыли. На дне лежала медная позеленевшая пластинка с надписью: ЭТИМ ПОЛУКРЕСЛОМЪ Надпись эту Остап прочел вслух. — А где же брильянты? — спросил Ипполит Матвеевич. — Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками! Брильянтов, как видите, нет. На Воробьянинова было жалко смотреть. Отросшие слегка усы двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии он бьет себя ушами по щекам. Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал свое обычное магическое действие. Воробьянинов вытянул руки по вытертым швам и замолчал.
— Молчи, грусть, молчи. Киса!
— Это вы нарочно? — спросил Остап. Ипполит Матвеевич
конвульсивно вздохнул и, высокий, чуть согнутый, как удочка,
пошел за красками. Началось изготовление транспаранта.
Концессионеры трудились на верхней палубе. И начался третий
день плаванья. Начался он короткой стычкой духового оркестра со
звуковым оформлением После завтрака к корме, одновременно с двух сторон, направились здоровяки с медными трубами и худые рыцари эсмарховских кружек. Первым на кормовую скамью успел усесться Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового оркестра. — Место занято,— хмуро сказал Галкин. — Кем занято? — зловеще спросил кларнет. — Мною, Галкиным. — А еще кем? — Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
— А Елкина у вас нет? Это наше место. С обеих сторон
приблизились подкрепления. Трижды опоясанный медным
— Клистирный батальон,— сказал — Вы,— сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее обидное выражение,— вы — консерваторы от музыки! — Не мешайте нам репетировать! — Это вы нам мешаете? На ваших ночных посудинах чем меньше репетируешь, тем красивше выходит. — А на ваших самоварах репетируй — не репетируй, ни черта не получится.
Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались на
месте и упрямо заиграли каждая свое Вниз по реке неслись звуки,
какие мог бы издать только трамвай, медленно проползающий по
битому стеклу. Духовики исполняли марш Кексгольмского
В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к капитанскому мостику. Перед ними, воздев руки к звездам, бежал толстячок, заведующий хозяйством. Общими усилиями транспарант был привязан к поручням. Он высился над пассажирской палубой, как экран. В полчаса электротехник подвел к спине транспаранта провода и приладил внутри его три лампочки, Оставалось повернуть, выключатель. Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города Васюки. На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством созвал все население парохода. Ипполит Матвеевич И великий комбинатор смотрели на собравшихся сверху; стоя по бокам темной еще скрижали. Всякое событие на пароходе принималось плавучим учреждением близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные работники, колумбовцы и пароходная команда столпились, задрав головы, на пассажирской палубе. — Давай! — скомандовал толстячок. Транспарант осветился. Остап посмотрел вниз, на толпу. Розовый свет лег на лица. Зрители засмеялись. Потом наступило молчание. И суровый голос снизу сказал: — Где завхоз? Голос был настолько ответственный, что завхоз, не считая ступенек, кинулся вниз. — Посмотрите,— сказал голос,— полюбуйтесь на вашу работу! — Сейчас вытурят! — шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу. И точно, на верхнюю палубу, как ястреб, вылетел толстячок. — Ну, как транспарантик? — нахально спросил Остап. — Доходит? — Собирайте вещи! — закричал завхоз. — К чему такая спешка?
— Наш начальник не любит шутить! — Гоните его! — донесся снизу ответственный голос. — Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это, в самом деле, неважный транспарант? Продолжать игру не имело смысла. «Скрябин» уже пристал к Васюкам, и с парохода можно было видеть ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на пристани. В деньгах категорически было отказано. На сборы было дано пять минут.
— Сучья лапа,— сказал На пристани концессионеры остановились и посмотрели вверх. В черных небесах сиял транспарант.
— Рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению с транспарантом Остапа показался бы музейной ценностью. Вместо сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая рука Остапа изобразила некий обрубок с сахарной головой и тонкими плетьми вместо рук. Позади концессионеров пылал светом и гремел музыкой пароход, а впереди, на высоком берегу, был мрак уездной полночи, собачий лай и далекая гармошка. — Резюмирую положение,— сказал Остап жизнерадостно. — Пассив: ни гроша денег, три стула уезжают вниз по реке, ночевать негде и ни одного значка деткомиссии. Актив: путеводитель по Волге издания тысяча девятьсот двадцать шестого года (пришлось позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте). Бездефицитный баланс подвести очень трудно. Ночевать придется на пристани. Концессионеры устроились на пристанских лавках. При свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из путеводителя: «На правом высоком берегу — город Васюки. Отсюда отправляются лесные материалы, смола, лыко, рогожи, а сюда привозятся предметы широкого потребления для края отстоящего на 50 километров от железной дороги. В городе 8000 жителей, государственная картонная фабрика с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный и кожевенный заводы. Из учебных заведений, кроме общеобразовательных, лесной техникум». — Положение гораздо серьезнее, чем я предполагал,— сказал
Остап. — Выколотить из васюкинцев деньги представляется мне пока
что неразрешимой задачей. А денег нам нужно не менее тридцати рублей.
Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой кот после стычки с молодым соперником — кипучим владетелем крыш, чердаков и слуховых окон. Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и комбинируя. К часу ночи великолепный план был готов. Бендер улегся рядом с компаньоном и заснул. |
|||
|
 |
|
 |
