|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава XXXVII. Зеленый мысИнженер Брунс сидел на каменной веранде дачи на Зеленом Мысу под большой пальмой, накрахмаленные листья которой бросали острые и узкие тени на бритый затылок инженера, на белую его рубашку и на гамбсовский стул из гарнитура генеральши Поповой, на котором томился инженер, дожидаясь обеда. Брунс вытянул толстые, наливные губы трубочкой и голосом шаловливого карапуза протянул:
— Тропическая флора ластилась к инженеру. Кактусы протягивали к нему свои ежовые рукавицы. Драцены гремели листьями. Бананы и саговые пальмы отгоняли мух с лысины инженера. Розы, обвивающие веранду, падали к его сандалиям. Но все было тщетно. Брунс хотел обедать. Он раздраженно смотрел на перламутровую бухту, на далекий мысик Батума и певуче призывал:
— Во влажном субтропическом воздухе звук быстро замирал. Ответа не было. Брунс представил себе большого коричневого гуся с шипящей жирной кожей и, не в силах сдержать себя, завопил: — Мусик!!! Готов гусик?! — Андрей Михайлович! — закричал женский голос из комнаты. — Не морочь мне голову! Инженер, свернувший уже привычные губы в трубочку, немедленно ответил: — Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика! — Пошел вон, обжора! — ответили из комнаты. Но инженер не покорился. Он собрался было продолжать вызовы гусика, которые он безуспешно вел уже два часа, но неожиданный шорох заставил его обернуться.
Из — Где здесь находится инженер Брунс? — Я инженер Брунс,— сказал заклинатель гусика неожиданным басом. — Чем могу? Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор. — Вы с ума сошли! — воскликнул инженер, вскакивая. — Встаньте, пожалуйста! — Не встану,— ответил отец Федор, водя головой за инженером и глядя на него ясными глазами. — Встаньте! — Не встану! И отец Федор осторожно, чтобы не было больно, стал постукивать головой о гравий. — Мусик! Иди сюда! — закричал испуганный инженер. — Смотри, что делается. Встаньте, я вас прошу. Ну, умоляю вас! — Не встану,— повторил отец Федор. На веранду выбежала Мусик, тонко разбиравшаяся в интонациях мужа. Завидев даму, отец Федор, не поднимаясь с колен, проворно переполз поближе к ней, поклонился в ноги и зачастил: — На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю. Тогда инженер Брунс покраснел, схватил просителя под мышки и, натужась, поднял его, чтобы поставить на ноги, но отец Федор схитрил и поджал ноги. Возмущенный Брунс потащил странного гостя в угол и насильно посадил его в полукресло (гамбсовское, отнюдь не из воробьяниновского особняка, но из гостиной генеральши Поповой). — Не смею,— забормотал отец Федор, кладя на колени попахивающий керосином пиджак булочника,— не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ. И отец Федор сделал попытку снова пасть на колени.
Инженер с печальным криком придержал отца Федора за плечи.
— Мусик,— сказал он, тяжело дыша,— поговори с этим
гражданином. Тут — В моем доме,— сказала она грозно,— пожалуйста, не становитесь ни на какие колени! — Голубушка! — умилился отец Федор. — Матушка!
— Никакая я вам не матушка. Что вам угодно? Поп залопотал
Инженер от удивления выпустил из рук плечи отца Федора,
который немедленно бухнулся на колени и стал — Почему,— кричал инженер, увертываясь от длинных рук отца Федора,— почему я должен продать свои стулья? Сколько вы ни бухайтесь на колени, я ничего не могу понять! — Да ведь это мои стулья,— простонал отец Федор. — То есть как это ваши? Откуда ваши? С ума вы спятили? Мусик, теперь для меня все ясно! Это явный псих! — Мои,— униженно твердил отец Федор. — Что ж, — Ни боже мой,— шепнул отец Федор.
— Если я их у вас украл, то требуйте судом и не
устраивайте в моем доме пандемониума! Слышишь, Мусик! До чего
доходит нахальство. Пообедать не дадут
Нет, отец Федор не хотел требовать «свои» стулья судом.
Отнюдь. Он знал, что инженер Брунс не крал у него стульев. О
нет! У него и в мыслях этого не было. Но эти стулья — Что? — крикнул инженер багровея. — Двадцать рублей?
За прекрасный гостиный гарнитур? Мусик! Ты слышишь? Это — Я не псих, А единственно выполняя волю пославшей мя жены…
— О — Назначьте же цену,— стенал отец Федор, осмотрительно биясь головой о ствол араукарии. — Не портите дерева, чудак вы человек! Мусик, он, кажется, не псих. Просто, как видно, расстроен человек болезнью жены. Продать ему разве стулья, а? Отвяжется, а? А то он лоб разобьет! — А мы на чем сидеть будем? — спросила Мусик.: — Купим другие.
— Это за — За двадцать я, положим, не продам. Положим, не продам я и за двести… А за двести пятьдесят продам. Ответом послужил страшный удар головой о драцену. — Ну, Мусик, это мне уже надоело. Инженер решительно подошел к отцу Федору и стал диктовать ультиматум:
— — Не корысти ради,— пропел отец Федор,— а токмо во исполнение воли больной жены, — Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в порядке? Но я не требую на этом основании, чтобы вы… ну… продали мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек. — Возьмите даром! — воскликнул отец Федор. Инженер раздраженно махнул рукой и холодно сказал: — Вы ваши шутки бросьте. Ни в какие рассуждения я больше не пускаюсь. Стулья оценены мною в двести пятьдесят рублей, и я не уступлю ни копейки. — Пятьдесят,— предложил отец Федор. — Мусик! — сказал инженер. — Позови Багратиона. Пусть проводит гражданина! — Не корысти ради… — Багратион! Отец Федор в страхе бежал, а инженер пошел в столовую и сел за гусика. Любимая птица произвела на Брунса благотворное действие. Он начал успокаиваться, В тот момент, когда инженер, обмотав косточку папиросной бумагой, поднес гусиную ножку к розовому рту, в окне появилось умоляющее лицо отца Федора. — Не корысти ради,— сказал мягкий голос. — Пятьдесят пять рублей. Инженер, не оглядываясь, зарычал. Отец Федор исчез. Весь день потом фигура отца Федора мелькала во всех концах дачи. То выбегала она из тени криптомерий, то возникала она в мандариновой роще, то перелетала через черный двор и, трепеща, уносилась к Ботаническому саду. Инженер весь день призывал Мусика, жаловался на психа и па головную боль, В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора.
— Сто тридцать восемь! — кричал он А через минуту голос его приходил со стороны дачи Думбасова. — Сто сорок один,— предлагал отец Федор,— не корысти ради, господин Брунс, а токмо… Наконец, инженер не выдержал, вышел на середину веранды и, вглядываясь в темноту, начал размеренно кричать: — Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжитесь. Послышались шорох потревоженных бамбуков, тихий стон и ударяющиеся шаги. Потом все смолкло. В заливе барахтались звезды. Светляки догоняли отца Федора, кружились вокруг головы, обливая лицо его зеленоватым медицинским светом. — Ну и гусики теперь пошли,— пробормотал инженер, входя в комнаты. Между тем отец Федор летел в последнем автобусе вдоль морского берега к Батуму. Под самым боком, со звуком перелистываемой книги, набегал легкий прибой, ветер ударял по лицу, и автомобильной сирене отвечало мяуканье шакалов. В этот же вечер отец Федор отправил в город N жене своей Катерине Александровне такую телеграмму:
ТОВАР НАШЕЛ ВЫШЛИ ДВЕСТИ ТРИДЦАТЬ Два дня он восторженно слонялся у брунсовой дачи, издали раскланивался с Мусиком и даже время от времени оглашал тропические дали криками: — Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги! На третий день деньги были получены с отчаянной телеграммой:
ПРОДАЛА ВСЕ ОСТАЛАСЬ БЕЗ ОДНОЙ Отец Федор пересчитал деньги, истово перекрестился, нанял фургон и поехал на Зеленый Мыс. Погода была сумрачная. С турецкой границы ветер нагонял тучи. Чорох курился. Голубая прослойка в небе все уменьшалась. Шторм доходил до шести баллов. Было запрещено купаться и выходить в море на лодках. Гул и гром стояли над Батумом. Шторм тряс берега.
Достигши дачи инженера Брунса, отец Федор велел
— Принес деньги — Мусик,— застонал инженер,— я не могу больше! — Да нет, я деньги принес,— заторопился отец Федор,— двести рублей, как вы говорили. — Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья. И пусть сделает все это поскорее. У меня мигрень. Цель всей жизни была достигнута. Свечной заводик в Самаре сам лез в руки. Брильянты сыпались в карманы, как семечки. Двенадцать стульев один за другим были погружены в фургон. Они очень походили на воробьяниновские, с тою только разницей, что обивка их была не ситцевая, в цветочках, а репсовая, синяя в розовую полосочку. Нетерпение охватывало отца Федора. Под полою у него за витой шнурок был заткнут топорик. Отец Федор сел рядом с кучером и, поминутно оглядываясь на стулья, выехал к Батуму. Бодрые кони свезли отца Федора и его сокровища вниз, на шоссейную дорогу, мимо ресторанчика «Финал», по бамбуковым столам и беседкам которого гулял ветер, мимо туннеля, проглатывавшего последние цистерны нефтяного маршрута, мимо фотографа, лишенного в этот хмурый денек обычной своей клиентуры, мимо вывески «Батумский ботанический сад» и повлекли не слишком быстро над самой линией прибоя. В том месте, где дорога соприкасалась с массивами, отца Федора обдавало солеными брызгами. Отбитые массивами от берега, волны оборачивались гейзерами, поднимались к небу и медленно опадали.
Толчки и взрывы прибоя накаляли смятенный дух отца Федора.
Лошади, борясь с ветром, медленно приближались к Махинджаури.
Куда хватал глаз, свистали и пучились мутные зеленые воды. До
самого Батума трепалась белая пена прибоя, словно подол нижней
юбки, выбившейся — Стой! — закричал вдруг отец Федор вознице.Стой, мусульманин! И он, дрожа и спотыкаясь, стал выгружать стулья на пустынный берег. Равнодушный аджарец получил свою пятерку, хлестнул по лошадям и уехал. А отец Федор, убедившись, что вокруг никого нет, стащил стулья с обрыва на небольшой, сухой еще кусок пляжа и вынул топорик. Минуту он находился в сомнении, не знал, с какого стула начать. Потом, словно лунатик, подошел к третьему стулу и зверски ударил топориком по спинке. Стул опрокинулся, не повредившись.
— И он бросился на стул, как на живую тварь. Вмиг стул был изрублен в капусту. Отец Федор не слышал ударов топора о дерево, о репс и о пружины. В могучем реве шторма глохли, как в войлоке, все посторонние звуки. — Ага! Ага! Aгa! — приговаривал отец Федор, рубя сплеча. Стулья выходили из строя один за другим. Ярость отца Федора все увеличивалась. Увеличивался и шторм. Иные волны добирались до самых ног отца Федора. От Батума до Синопа стоял великий шум. Море бесилось и срывало свое бешенство на каждом суденышке. Пароход «Ленин», чадя двумя своими трубами и тяжело оседая на корму, подходил к Новороссийску. Шторм вертелся в Черном море, выбрасывая тысячетонные валы на берега Трапезунда, Ялты, Одессы и Констанцы. За тишиной Босфора и Дарданелл гремело Средиземное море. За Гибралтарским проливом бился о Европу Атлантический океан. Сердитая вода опоясывала земной шар. А на батумском берегу стоял отец Федор и, обливаясь потом, разрубал последний стул. Через минуту все было кончено. Отчаяние охватило отца Федора. Бросив остолбенелый взгляд на навороченную им гору ножек, спинок и пружин, он отступил. Вода схватила его за ноги. Он рванулся вперед и, вымокший бросился на шоссе. Большая волна грянулась о то место, где только что стоял отец Федор, и, катясь назад, увлекла с собой весь искалеченный гарнитур генеральши Поповой. Отец Федор уже не видел этого. Он брел по шоссе, согнувшись и прижимая к груди мокрый кулак. Он вошел в Батум, сослепу ничего не видя вокруг. Положение его было самое ужасное. За пять тысяч километров от дома, с двадцатью рублями в кармане, доехать в родной город было положительно невозможно. Отец Федор миновал турецкий базар, на котором ему идеальным шепотом советовали купить пудру Кота, шелковые чулки и необандероленный сухумский табак, потащился к вокзалу и затерялся в толпе носильщиков. |
|||
|
 |
|
 |
