|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава XXXIX. Землетрясение— Как вы думаете, предводитель, спросил Остап, когда концессионеры подходили к селению Сиони,— чем можно заработать в этой чахлой местности, находящейся на двухверстной высоте? Ипполит Матвеевич молчал. Единственное занятие, которым он мог бы снискать себе жизненные средства, было нищенство, но здесь, на горных спиралях и карнизах, просить было не у кого.
Впрочем, и здесь существовало нищенство, но нищенство
совершенно — Давай денги! Денги давай! Пассажиры швыряли пятаки и возносились к Крестовому перевалу. — Святое дело,— сказал Остап,— капитальные затраты не требуются, доходы не велики, но в нашем положении ценны. К двум часам второго дня пути Ипполит Матвеевич, под наблюдением великого комбинатора, исполнил перед летучими пассажирами свой первый танец. Танец этот был похож на мазурку, но пассажиры, пресыщенные дикими красотами Кавказа, сочли его за лезгинку и вознаградили тремя пятаками. Перед следующей машиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тифлиса во Владикавказ, плясал и скакал сам технический директор. — Давай деньги! Деньги давай! — закричал он сердито. Смеющиеся пассажиры щедро вознаградили его прыжки. Остап собрал в дорожной пыли тридцать копеек. Но тут сионские дети осыпали конкурентов каменным градом. Спасаясь от обстрела, путники скорым шагом направились в ближний аул, где истратили заработанные деньги на сыр и чуреки. В этих занятиях концессионеры проводили свои дни. Ночевали они в горских саклях. На четвертый день они спустились по зигзагам шоссе в Кайшаурскую долину. Тут было жаркое солнце, и кости компаньонов, порядком промерзшие на Крестовом перевале, быстро отогрелись.
Дарьяльские скалы, мрак и холод перевала сменились зеленью
и домовитостью глубочайшей долины. Путники шли над Арагвой,
спускались в долину, населенную людьми и изобилующую домашним
скотом и пищей. Здесь можно было выпросить Повеселевшие концессионеры пошли быстрее. В Пассанауре, в жарком богатом селении с двумя гостиницами и несколькими духанами, друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы «Франция» с садом и двумя медвежатами на цепи. Они наслаждались теплом, вкусным хлебом и заслуженным отдыхом. Впрочем, скоро отдых был нарушен визгом автомобильных сирен, шорохом новых покрышек по кремневому шоссе и радостными возгласами. Друзья выглянули. К «Франции» подкатили цугом три однотипных новеньких автомобиля. Автомобили бесшумно остановились. Из первой машины выпрыгнул Персицкий. За ним вышел «Суд и быт», расправляя запыленные волосы. Потом из всех машин повалили члены автомобильного клуба газеты «Станок».
— Во «Франции» заходили сонные фигуры и раздались крики барана, которого волокли за ноги на кухню. — Вы не узнаете этого молодого человека? — спросил Остап. — Это репортер со «Скрябина», один из критиков нашего транспаранта. С каким, однако, шиком они приехали! Что это значит? Остап приблизился к пожирателям шашлыка и элегантнейшим образом раскланялся с Персицким. — Бонжур! — сказал репортер. — Где это я вас видел,
дорогой товарищ? Остап прижал руку к сердцу и учтиво поклонился.
— Позвольте, позвольте,— продолжал Персицкий, обладавший
цепкой памятью — Как же, как же! И еще, по вашему меткому выражению, я якобы отделался легким испугом. — А вы тут как, по художественной части орудуете? — Нет, я с экскурсионными целями. — Пешком?
— Пешком. Специалисты утверждают, что путешествие по
— Не всегда глупость, дорогой мой, не всегда! Вот мы, например,
едем не — Откуда у вас все это?—завистливо спросил Остап.— Сто тысяч выиграли? — Сто не сто, а пятьдесят выиграли. — В девятку? — На облигацию, принадлежавшую автомобильному клубу. — Да,— сказал — Как видите!
— — Какой старшой? — Ну, такой… Общее руководство, деловые советы, наглядное обучение по комплексному методу… А? — Я вас понимаю. Нет, не нужен. — Не нужен? — Нет. К сожалению. И художник также не нужен. — В таком случае дайте десять рублей. — — Этого крайне мало,— заметил Бендер учтиво снял шляпу. Персицкий учтиво снял шляпу. Бендер прелюбезно поклонился. Персицкий ответил любезнейшим поклоном. Бендер приветственно помахал рукой. Персицкий, сидя у руля, сделал ручкой. Но Персицкий уехал в прекрасном автомобиле к сияющим далям, в обществе веселых друзей, а великий комбинатор остался на пыльной дороге с дураком компаньоном.
— Видали вы этот
— Закавтопромторг или частное общество
— Вы скоро совсем отупеете, мой бедный друг. Какой же это
Закавтопромторг? Эти люди, слышите, Киса, И друзья, мечтая о том, что они купят, когда станут богачами, вышли из Пассанаура. Ипполит Матвеевич живо воображал себе покупку новых носков и отъезд за границу. Мечты Остапа были обширнее. Его проекты были грандиозны: не то заграждение Голубого Нила плотиной, не то открытие игорного особняка в Риге с филиалами во всех лимитрофах.
На третий день перед обедом, миновав скучные и пыльные
места: Ананур, Душет и Цилканы, путники подошли к
Вечером путники миновали ЗАГЭС — Здесь концессионеры свели дружбу с крестьянином, который привез их на арбе в Тифлис к одиннадцати часам вечера, в тот самый час, когда вечерняя свежесть вызывает на улицу истомившихся после душного дня жителей грузинской столицы. — Городок не плох,— сказал Остап, выйдя на проспект Шота
Вдруг Остап, не договорив, бросился за Потом быстро вернулся и ткнул Ипполита Матвеевича пальцем в бок. — Знаете, кто это? — шепнул он быстро. — Это «Одесская
бубличная
Действительно, в некотором отдалении от концессионеров
стоял — Вы, кажется, знакомы,— сказал Остап
Кислярский, приехавший на Кавказ, чтобы отдохнуть от
старгородских потрясений, был совершенно подавлен. Мурлыча
Ресторанные столы были расставлены на траве Глухо бубнил кавказский оркестр, и маленькая девочка, под счастливыми взглядами родителей, по собственному почину танцевала между столиками лезгинку.
— Прикажите По приказу опытного Кислярского были поданы вино, зелень и соленый грузинский сыр. — И поесть «Опять! — с отчаянием подумал Кислярский. — Опять начинаются мои мученья. И почему я не поехал в Крым? Я же ясно хотел ехать в Крым! И Генриетта советовала!» Но он безропотно заказал два шашлыка и повернул к Остапу свое услужливое лицо. — Так У Кислярского посеребрились щеки. — Мы рады,— продолжал Остап,— встретить в этой тревожной обстановке преданного борца за родину.
— Гм… — Не — Вы верный друг отечества! — торжественно сказал Остап, запивая пахучий шашлык сладеньким кипиани.— Пятьсот рублей могут спасти гиганта мысли. — Остап не выдержал и под столом восторженно пнул Ипполита Матвеевича ногой. — Я думаю,— сказал Ипполит Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало: «Браво, Киса, браво, что значит школа!» Кислярский первый раз в жизни услышал голос гиганта мысли. Он так поразился этому обстоятельству, что немедленно передал Остапу пятьсот рублей. Затем он уплатил по счету и, оставив друзей за столиком, удалился по причине головной боли. Через полчаса он отправил жене в Старгород телеграмму:
ЕДУ ТВОЕМУ СОВЕТУ КРЫМ ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ
Долгие лишения, которые испытал Остап Бендер, требовали
немедленной компенсации. Поэтому в тот же вечер великий
комбинатор напился на ресторанной горе до столбняка и чуть не
выпал из вагона фуникулера на пути в гостиницу. На другой день
он привел в исполнение давнишнюю свою мечту. Купил дивный серый
в яблоках костюм. В этом костюме было жарко, но он — Ах! — говорил Бендер,— высокий класс! Если б я был женщиной, то делал бы такому мужественному красавцу, как вы, восемь процентов скидки с обычной цены. Ах! Ах! В таком виде мы можем вращаться! Вы умеете вращаться, Киса? — Товарищ
— И Остап, размахивая бедрами, запел в быстром темпе:
Вечерний звон, вечерний звон, Друзья беспробудно пьянствовали целую неделю. Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся разноцветными винными яблоками, а на костюме Остапа они расплылись в одно большое радужное яблоко.
— Здравствуйте! — сказал на восьмое утро Остап, которому
с похмелья пришло в голову почитать «Зарю ТЕАТРАЛЬНАЯ ХРОНИКА Вчера, 3 сентября, закончив гастроли в Тифлисе, выехал на гастроли в Ялту Московский театр Колумба. Театр предполагает пробыть в Крыму до начала зимнего сезона в Москве. — Ага! Я вам говорил! — сказал Воробьянинов,
— Что вы мне
В ночь с десятого на одиннадцатое сентября, когда
«Пестель», не заходя в Анапу
Ему снилось, что он в адмиральском костюме стоял на
балконе своего старгородского дома и знал, что стоящая внизу
толпа ждет от него Пришел дворник Тихон в пиджачном костюме и, ухватив свинью за задние ноги, сказал: — Эх, туды его в качель! Разве «Нимфа» кисть дает! В руках Ипполита Матвеевича очутился кинжал. Им он ударил свинью в бок, и из большой широкой раны посыпались и заскакали по цементу брильянты, Они прыгали и стучали все громче. И под конец их стук стал невыносим и страшен.
Ипполит Матвеевич проснулся от удара волны об иллюминатор.
К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное
утро. Оправившийся от морской болезни предводитель красовался
на носу, возле колокола, украшенного литой славянской вязью.
Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавчонки и
Друзья первыми сошли на раскаленную набережную. При виде концессионеров из толпы встречающих и любопытствующих вынырнул гражданин в чесучовом костюме и быстро зашагал к выходу из территории порта. Но было уже поздно. Охотничий взгляд великого комбинатора быстро распознал чесучового гражданина. — Подождите, Воробьянинов! — крикнул Остап. И он бросился вперед так быстро, что настиг чесучового мужчину в десяти шагах от выхода. Остап моментально вернулся со ста рублями. — Не дает больше. Впрочем, я не настаивал, а то ему не на что будет вернуться домой. И действительно, Кислярский в сей же час удрал на автомобиле в Севастополь, а оттуда третьим классом домой, в Старгород. Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя голыми на полу и поминутно бегая в ванну под душ. Но вода лилась теплая, как скверный чай. От жары не было спасенья. Казалось, что Ялта сейчас вот растает и стечет в море. К восьми часам вечера, проклиная все стулья на свете, компаньоны напялили горячие штиблеты и пошли в театр. Шла «Женитьба». Измученный жарой Степан, стоя на руках, чуть не падал. Агафья Тихоновна бежала по проволоке, держа взмокшими руками зонтик с надписью: «Я хочу Подколесина». В эту минуту, как и весь день, ей хотелось только одного: холодной воды со льдом. Публике тоже хотелось пить. Поэтому, может быть, и потому, что вид Степана, пожирающего горячую яичницу, вызывал отвращение, спектакль не понравился. . Концессионеры были удовлетворены, потому что их стул, совместно с тремя новыми пышными полукреслами рококо, был на месте.
Запрятавшись в одну из лож, друзья терпеливо выждали
окончания неимоверно затянувшегося спектакля. Публика наконец
разошлась, и актеры побежали прохлаждаться. В театре не
осталось никого, кроме — За мной, Они пробрались на сцену и, чиркая спичками, но все же ударившись о гидравлический пресс, обследовали всю сцену. Великий комбинатор побежал вверх по лестнице, в бутафорскую. — Идите сюда! — крикнул он. Воробьянинов, размахивая руками, помчался наверх.
— — Вот! Вот наше будущее, настоящее и прошедшее. Зажигайте, Киса, спички. Я его вскрою. И Остап полез в карман за инструментами.
— Вспыхнула спичка, и странное дело, стул сам собою скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных концессионеров, провалился сквозь пол. — Мама! — крикнул Ипполит Матвеевич, отлетая к стене, хотя не имел ни малейшего желания этого делать. Со звоном выскочили стекла, и зонтик с надписью: «Я хочу Подколесина», подхваченный вихрем, вылетел в окно к морю, Остап лежал на полу, легко придавленный фанерными щитами. Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук концессионеров. — Товарищ Бендер! Что это такое? — кричал Ипполит Матвеевич в ужасе. Остап был вне себя: землетрясение встало на его пути. Это был единственный случай в его богатой практике. — Что это? — вопил Воробьянинов. С улицы доносились крики, звон и топот. — Это то, что нам нужно немедленно удирать на улицу, пока нас не завалило стеной. Скорей! Скорей! Дайте руку, шляпа. И они ринулись к выходу. К их удивлению, у двери, ведущей со сцены в переулок, лежал на спине целый и невредимый гамбсовский стул. Издав собачий визг, Ипполит Матвеевич вцепился в него мертвой хваткой.
— Давайте — Идиот вы паршивый! — застонал Остап. — Сейчас потолок обвалится, а он туте ума сходит! Скорее на воздух! — Плоскогубцы! — ревел обезумевший Ипполит Матвеевич. — Ну вас к черту! Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память? С этими словами Остап кинулся к двери, Ипполит Матвеевич залаял и, подхватив стул, побежал за Остапом. Как только они очутились на середине переулка, земля тошно зашаталась под ногами, с крыши театра повалилась черепица, и на том месте, которое концессионеры только что покинули, уже лежали останки гидравлического пресса. — Ну, теперь давайте стул,— хладнокровно сказал Бендер. — Вам, я вижу, уже надоело его держать. — Не дам! — взвизгнул Ипполит Матвеевич. — Это что такое? Бунт на корабле? Отдайте стул. Слышите? — Это мой стул! — заклекотал Воробьянинов, перекрывая стон, плач и треск, несшиеся отовсюду. — В таком случае получайте гонорар, старая калоша! И Остап ударил Воробьянинова медной ладонью по шее. В эту же минуту по переулку промчался пожарный обоз с факелами, и при их трепетном свете Ипполит Матвеевич увидел на лице Бендера такое страшное выражение, что мгновенно покорился и отдал стул. — Ну, теперь хорошо,— сказал Остап, переводя дыхание,— бунт подавлен. А сейчас возьмите стул и несите его за мной. Вы отвечаете за целость вещи. Если даже будет удар — в пятьдесят баллов, стул должен быть сохранен! Поняли? — Понял. Всю ночь концессионеры блуждали вместе с паническими толпами, не решаясь, как и все, войти в покинутые дома и ожидая новых ударов. На рассвете, когда страх немного уменьшился, Остап выбрал местечко, поблизости которого не было ни стен, которые могли бы обвалиться, ни людей, которые могли бы помешать, и приступил к вскрытию стула. Результаты вскрытия поразили обоих концессионеров. В стуле ничего не было. Ипполит Матвеевич, не выдержавший всех потрясений ночи и утра, засмеялся крысиным смешком. Непосредственно вслед за этим раздался третий удар, земля разверзлась и поглотила пощаженный первым толчком землетрясения и развороченный людьми гамбсовский стул, цветочки которого улыбались взошедшему в облачной пыли солнцу.
Ипполит Матвеевич встал на четвереньки и, оборотив помятое
лицо к
— В конце концов,— сказал Остап голосом
выздоравливающего тифозного,— теперь у нас осталось сто шансов
из ста. Последний стул (при слове «стул» Ипполит Матвеевич
очнулся) исчез в товарном дворе Октябрьского вокзала, но отнюдь
не провалился сквозь землю. В чем дело? Заседание продолжается.
|
|||
|
 |
|
 |
