|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава VI. Брильянтовый дымИпполит Матвеевич снял с головы пятнистую касторовую шляпу, расчесал усы, из которых, при прикосновении гребешка, вылетела дружная стайка электрических искр, и, решительно откашлявшись, рассказал Остапу Бендеру, первому встреченному им проходимцу, все, что ему было известно о брильянтах со слог, умирающей тещи. В продолжение рассказа Остап несколько раз вскакивал н, обращаясь к железной печке, восторженно вскрикивал: — Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся. А уже через час оба сидели за шатким столиком и, упираясь друг в друга головами, читали длинный список драгоценностей, некогда украшавших тещины пальцы, шею, уши, грудь и волосы. Ипполит Матвеевич, поминутно поправляя колебавшееся на носу пенсне, с ударением произносил: — Три нитки жемчуга… Хорошо помню. Две по сорок бусин, а одна большая — в сто десять. Брильянтовый кулон… Клавдия Ивановна говорила, что четыре тысячи стоит, старинной работы… Дальше шли кольца: не обручальные кольца, толстые, глупые и дешевые, а тонкие, легкие, с впаянными в них чистыми, умытыми брильянтами; тяжелые, ослепительные подвески, кидающие на маленькое женское ухо разноцветный огонь: браслеты в виде змей с изумрудной чешуей; фермуар, на который ушел урожай с пятисот десятин; жемчужное колье, которое было бы по плечу только знаменитой опереточной примадонне; венцом всему была сорокатысячная диадема. Ипполит Матвеевич оглянулся. По темным углам зачумленной дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет. Брильянтовый дым держался под потолком. Жемчужные бусы катились по столу и прыгали по полу. Драгоценный мираж потрясал комнату. Взволнованный Ипполит Матвеевич очнулся только от звука голоса Остапа. — Выбор неплохой. Камни, я вижу, подобраны со вкусом. Сколько вся эта музыка стоила? — Тысяч семьдесят — семьдесят пять. — Мгу… Теперь, значит, стоит полтораста тысяч. — Неужели так много? — обрадованно спросил Воробьянинов. — Не меньше. Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это. — Как плюнуть? — Слюной,— ответил Остап,— как плевали до эпохи исторического материализма. Ничего не выйдет. — Как же так? — А вот как. Сколько было стульев? — Дюжина, Гостиный гарнитур. — Давно, наверно, сгорел ваш гостиный гарнитур в печках. Воробьянинов так испугался, что даже встал с места. — Спокойно, спокойно. За дело берусь я. Заседание продолжается. Кстати, нам с вами нужно заключить небольшой договорчик. Тяжело дышавший Ипполит Матвеевич кивком головы выразил свое согласие. Тогда Остап Бендер начал вырабатывать условия. — В случае реализации клада я, как непосредственный участник концессии и технический руководитель дела, получаю шестьдесят процентов, а соцстрах можете за меня не платить. Это мне все равно. Ипполит Матвеевич посерел. — Это грабеж среди бела дня. — А сколько же вы думали мне предложить?
— — Больше вы ничего не хотите?
— — А может быть, вы хотите, чтобы я работал даром, да еще дал вам ключ от квартиры, где деньги лежат? — В таком случае простите,— сказал Воробьянинов в нос.— У меня есть все основания думать, что я и один справлюсь со своим делом. — Ага! В таком случае, простите, — возразил великолепный Остап,— у меня есть не меньше основания, как говорил Энди Таккер, предполагать, что и я один могу справиться с вашим делом. — Мошенник! — закричал Ипполит Матвеевич, задрожав. Остап был холоден. — Слушайте, господин из Парижа, а знаете ли вы, что ваши брильянты почти что у меня в кармане! И вы меня интересуете лишь постольку, поскольку я хочу обеспечить вашу старость. Тут только Ипполит Матвеевич понял, какие железные лапы схватили его за горло. — Двадцать процентов,— сказал он угрюмо. — И мои харчи? — насмешливо спросил Остап. — Двадцать пять. — И ключ от квартиры? — Да ведь это тридцать семь с половиной тысяч! — К чему такая точность? Ну, так и быть — пятьдесят процентов. Половина — ваша, половина — моя. Торг продолжался. Остап уступил еще. Он, из уважения к личности Воробьянинова, соглашался работать из сорока процентов. — Шестьдесят тысяч! — кричал Воробьянинов. — Вы довольно пошлый человек,— возражал Бендер,— вы любите деньги больше, чем надо. — А вы не любите денег? — взвыл Ипполит Матвеевич голосом флейты. — Не люблю. — Зачем же вам шестьдесят тысяч? — Из принципа! Ипполит Матвеевич только дух перевел. — Ну что, тронулся лед? — добивал Остап. Воробьянинов запыхтел и покорно сказал: — Тронулся. — Ну, по рукам, уездный предводитель команчей! Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели! После того как Ипполит Матвеевич, обидевшись на прозвище «предводителя команчей», потребовал извинения и Остап, произнося извинительную речь, назвал его фельдмаршалом, приступили к выработке диспозиции. В полночь дворник Тихон, хватаясь руками за все попутные палисадники и надолго приникая к столбам, тащился в свой подвал. На его несчастье было новолуние. — А! Пролетарий умственного труда! Работник метлы! — воскликнул Остап, завидя согнутого в колесо дворника. Дворник замычал низким и страстным голосом, каким иногда среди ночной тишины вдруг горячо и хлопотливо начинает бормотать унитаз.
— Это конгениально,— сообщил Остап Ипполиту
Матвеевичу,— а ваш дворник
— — Послушай, Тихон,— начал Ипполит Матвеевич,— не знаешь ли ты, дружок, что с моей мебелью? Остап осторожно поддерживал Тихона, чтобы речь могла свободно литься из его широко открытого рта. Ипполит Матвеевич в напряжении ждал. Но из дворницкого рта, в котором зубы росли не подряд, а через один, вырвался оглушительный крик: — Бывывывали дни вессселые… Дворницкая наполнилась громом и звоном. Дворник трудолюбиво и старательно исполнял песню, не пропуская ни единого слова. Он ревел, двигаясь по комнате, то бессознательно ныряя под стол, то ударяясь картузом о медную цилиндрическую гирю «ходиков», то становясь на одно колено. Ему было страшно весело. Ипполит Матвеевич совсем потерялся. — Придется отложить опрос свидетелей до утра, сказал Остап. — Будем спать.
Дворника, тяжелого во сне, как комод, перенесли на скамью.
Воробьянинов и Остап решили лечь вдвоем на дворницкую
кровать. У Остапа под пиджаком оказалась рубашка «ковбой» в
черную и красную клетку. Под ковбойкой не было уже больше
ничего. Зато у Ипполита Матвеевича под известным читателю
лунным жилетом оказался еще один — гарусный, — Жилет прямо на продажу,— завистливо сказал Бендер,— он мне как раз подойдет. Продайте. Ипполиту Матвеевичу неудобно было отказывать своему новому компаньону и непосредственному участнику концессии. Он, морщась, согласился продать жилет за свою цену — восемь рублей. — Деньги — после реализации нашего клада,— заявил Бендер, принимая от Воробьянинова теплый еще жилет. — Нет, я так не могу,— сказал Ипполит Матвеевич краснея.
— Позвольте жилет обратно. Деликатная натура Остапа возмутилась.
— Но ведь это же лавочничество? — закричал он. Начинать полуторастотысячное
дело и ссориться Ипполит Матвеевич покраснел еще больше, вынул маленький блокнотик и каллиграфически записал: 25/IV 27 г. Остап заглянул в книжечку. — Ого! Если вы уже открываете мне лицевой счет, то хоть ведите его правильно. Заведите дебет, заведите кредит, В дебет не забудьте внести шестьдесят тысяч рублей, которые вы мне должны, а в кредит — жилет. Сальдо в мою пользу — пятьдесят девять тысяч девятьсот девяносто два рубля. Еще можно жить. После этого Остап заснул беззвучным детским сном. А Ипполит Матвеевич снял с себя шерстяные напульсники, баронские сапоги и, оставшись в заштопанном егеревском белье, посапывая, полез под одеяло. Ему было очень неудобно. С внешней стороны, где не хватало одеяла, было холодно, а с другой стороны его жгло молодое, полное трепетных идей тело великого комбинатора. Всем троим снились сны. Воробьянинову привиделись сны черные: микробы, угрозыск, бархатные толстовки и гробовых дел мастер Безенчук в смокинге, но небритый.
Остап видел вулкан А дворнику снилось, что из конюшни ушла лошадь. Во сне он искал ее до самого утра и, не найдя, проснулся разбитый и мрачный. Долго, с удивлением, смотрел он на спящих в его постели людей. Ничего не поняв, он взял метлу и направился на улицу исполнять свои прямые обязанности: подбирать конские яблоки и кричать на богаделок. |
|||
|
 |
|
 |
