|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава XXVI. Два визитаПодобно распеленатому малютке, который, не останавливаясь ни на секунду, разжимает и сжимает восковые кулачки, двигает ножонками, вертит головой, величиной в крупное антоновское яблоко, одетое в чепчик, и выдувает изо рта пузыри, Авессалом Изнуренков находился в состоянии вечного беспокойства. Он двигал полными ножками, вертел выбритым подбородочком, издавал ахи и производил волосатыми руками такие жесты, будто делал гимнастику на резинках.
Он вел очень хлопотливую жизнь, всюду появлялся и Если острота не нравилась и не вызывала мгновенного смеха, Изнуренков не убеждал редактора, как другие, что острота хороша и требует для полной оценки лишь небольшого размышления, он сейчас же предлагал новую остроту. — Что плохо, то плохо,— говорил он,— конечно. В магазинах Авессалом Владимирович производил такой сумбур, так быстро появлялся и исчезал на глазах пораженных приказчиков, так экспансивно покупал коробку шоколада, что кассирша ожидала получить с него по крайней мере рублей тридцать. Но Изнуренков, пританцовывая у кассы и хватаясь за галстук, как будто его душили, бросал на стеклянную дощечку измятую трехрублевку и, благодарно блея, убегал. Если бы этот человек мог остановить себя хоть бы на два часа, произошли бы самые неожиданные события. Может быть, Изнуренков присел бы к столу и написал прекрасную повесть, а может быть, и заявление в кассу взаимопомощи о выдаче безвозвратной ссуды, или новый пункт к закону о пользовании жилплощадью, или книгу «Уменье хорошо одеваться и вести себя в обществе». Но сделать этого он не мог. Бешено работающие ноги уносили его, из двигающихся рук карандаш вылетал, как стрела, мысли прыгали. Изнуренков бегал по комнате, и печати на мебели тряслись, как серьги у танцующей цыганки. На стуле сидела смешливая девушка из предместья. — Ах, Ничего этого не понимавшая королева из предместья с уважением смеялась. — Ну, ешьте шоколад, ну, я вас прошу!.. Ах, ах!.. Очаровательно! Он поминутно целовал королеве руки, восторгался ее скромным туалетом, совал ей кота и заискивающе спрашивал: — Правда, он похож на попугая? Лев! Лев! Настоящий лев! Скажите, он действительно пушист до чрезвычайности?.. А хвост! Хвост! Скажите, это действительно большой хвост? Ах! Потом кот полетел в угол, и Авессалом Владимирович, прижав
руки к пухлой молочной груди, стал с кем-то раскланиваться
в окошко. Вдруг в его бедовой голове щелкнул — Скажите, а это брошка действительно из стекла? Ах! Ах! Какой блеск!.. Вы меня ослепили, честное слово!.. А скажите, Париж действительно большой город? Там действительно Эйфелева башня?.. Ах! Ах!.. Какие руки!.. Какой нос!.. Ах! Он не обнимал девушку. Ему было достаточно говорить комплименты. И он говорил без умолку. Поток их был прерван неожиданным появлением Остапа. Великий комбинатор вертел в руках клочок бумаги и сурово допрашивал: — Изнуренков здесь Живет? Это вы и есть? Авессалом Владимирович тревожно вглядывался в каменное лицо посетителя. В его глазах он старался прочесть, какие именно претензии будут сейчас предъявлены: штраф ли это за разбитое при разговоре в трамвае стекло, повестка ли в нарсуд за неплатеж квартирных денег, иди прием подписки на журнал для слепых. — Что же это, — Какого курьера? — ужаснулся Изнуренков. — Сами знаете какого. Сейчас мебель буду вывозить. Попрошу вас, гражданка, очистить стул,— строго проговорил Остап. Гражданка, над которой только что читали стихи самых лирических поэтов, поднялась с места. — Нет! — Насчет прав молчали бы, гражданин! Сознательным надо быть. Освободите мебель! Закон надо соблюдать!
С этими словами Остап схватил стул и потряс им в воздухе.
— Вывожу — Нет, не вывозите! — Как не Авессалом поцеловал у королевы руку и, наклонив голову, побежал за строгим судьей. Тот уже спускался по лестнице. — А я вам говорю, что не имеете права. По закону мебель может стоять две недели, а она стояла только три дня! Может быть, я уплачу! Изнуренков вился вокруг Остапа, как пчела. Таким манером оба очутились на улице. Авессалом Владимирович бежал за стулом до самого угла. Здесь он увидел воробьев, прыгавших вокруг навозной кучи. Он посмотрел на них просветленными глазами, забормотал, всплеснул руками и, заливаясь смехом, произнес: — Высокий класс! Ах! Ах!.. Какой поворот темы? Увлеченный разработкой темы, Изнуренков весело повернул назад и, подскакивая, побежал домой. О стуле он вспомнил только дома, застав девушку из предместья стоящей посреди комнаты. Остап отвез стул на извозчике. — Учитесь,— сказал он Ипполиту Матвеевичу,— стул взят голыми руками. Даром. Вы понимаете? После вскрытия стула Ипполит Матвеевич загрустил. — Шансы все — А что такое? — Может быть, никаких брильянтов нет? Ипполит Матвеевич так замахал руками, что на нем поднялся пиджачок. — В таком случае все прекрасно. Будем надеяться, что достояние Иванопуло увеличится еще только на один стул. — О вас, товарищ Бендер, сегодня в газетах писали,— заискивающе сказал Ипполит Матвеевич. Остап нахмурился. Он не любил, когда пресса поднимала вой вокруг его имени. — Что вы мелете? В какой газете? Ипполит Матвеевич с торжеством развернул «Станок». — Вот здесь. В отделе «Что случилось за день». Остап несколько успокоился, потому что боялся заметок только в разоблачительных отделах: «Наши шпильки» и «Злоупотребителей — под суд». Действительно, в отделе «Что случилось за день» нонпарелью было напечатано: ПОПАЛ ПОД ЛОШАДЬ — Это извозчик отделался легким испугом, а не Повод для визита в редакцию был найден. Осведомившись у секретаря о том, что все комнаты справа и слева во всю длину коридора заняты редакцией, Остап напустил на себя простецкий вид и предпринял обход редакционных помещений: ему нужно было узнать, в какой комнате находится стул. Он влез в местком, где уже шло заседание молодых автомобилистов, и так как сразу увидел, что стула там нет, перекочевал в соседнее помещение. В конторе он делал вид, что ожидает резолюции; в отделе рабкоров узнавал, где здесь, согласно объявлению, продается макулатура; в секретариате выспрашивал условия подписки, а в комнате фельетонистов спросил, где принимают объявления об утере документов. Таким образом он добрался до комнаты редактора, который, сидя на концессионном стуле, трубил в телефонную трубку. Остапу нужно было время, чтобы внимательно изучить местность. — Тут, товарищ редактор, на меня помещена форменная клевета,— сказал Бендер. — Какая клевета? — спросил редактор. Остап долго разворачивал экземпляр «Станка». Оглянувшись на дверь, он увидел на ней американский замок. Если вырезать кусочек стекла в двери, то легко можно было бы просунуть руки и открыть замок изнутри. Редактор прочел указанную Остапом заметку. — В чем же вы, товарищ, видите клевету? — Как же! А вот это: Пострадавший отделался легким испугом. — Не понимаю. Остап ласково посмотрел на редактора и на стул.
— Стану я пугаться — Вот что, — Ну, все равно, я так этого дела не оставлю, говорил Остап, покидая кабинет. Он уже увидел все, что ему было нужно. |
|||
|
 |
|
 |
