|
|
|
|
|
Двенадцать стульевГлава XXIX. Автор «Гаврилиады»Когда мадам Грицацуева покидала негостеприимный стан канцелярий, к Дому народов уже стекались служащие самых скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки. Среди них двигался Никифор Ляпис, очень молодой человек с бараньей прической и нескромным взглядом. Невежды, упрямцы и первичные посетители входили в Дом народов с главного подъезда. Никифор Ляпис проник в здание через амбулаторию. В Доме народов он был своим человеком и знал кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара под широколиственной сенью ведомственных журналов. Прежде всего Никифор Ляпис пошел в буфет. Никелированная касса сыграла матчиш и выбросила три чека, Никифор съел варенец, вскрыв запечатанный бумагой стакан, и кремовое пирожное, похожее на клумбочку. Все это он запил чаем. Потом Ляпис неторопливо стал обходить свои владения. Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного охотничьего журнала «Герасим и Муму». Товарища Наперникова еще не было, и Никифор Ляпис двинулся в «Гигроскопический вестник», еженедельный рупор, посредством которого работники фармации общались с внешним миром.
— Доброе — О чем? — спросил начальник литстранички.На какую тему? Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у нас журнал… Начальник для более тонкого определения сущности «Гигроскопического вестника» пошевелил пальцами.
— «Баллада о гангрене». — Это Ляпис немедленно задекламировал:
Страдал Гаврила от гангрены, Дальше тем же молодецким четырехстопным ямбом рассказывалось о Гавриле,
который по темноте своей не пошел вовремя в аптеку и погиб Он задвигал пальцами, но страшную балладу взял, обещав уплатить во вторник. В журнале «Будни морзиста» Ляписа встретили гостеприимно. — Хорошо, что вы пришли, Трубецкой. Нам как раз нужны стихи.
Только — быт, быт, быт. Никакой лирики. Слышите, Трубецкой? — Вчера я именно задумался над бытом потельработников. И у меня вылилась такая поэма. Называется: «Последнее письмо». Вот…
Служил Гаврила почтальоном, История о Гавриле была заключена в семьдесят две строки. В конце стихотворения письмоносец Гаврила, сраженный пулей фашиста, все же доставляет письмо по адресу. — Где же происходило дело? — спросили Ляписа. Вопрос был законный. В СССР нет фашистов, за границей нет Гаврил, членов союза работников связи.
— В чем — Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о радиостанции. — А почему вы не хотите почтальона?
— Пусть полежит. Мы его берем условно. Погрустневший
Никифор Началась старая песня о Гавриле, но уже с охотничьим уклоном. Творение шло под названием: «Молитва браконьера».
Гаврила ждал в засаде зайца, — Очень хорошо! — сказал добрый Наперников. Вы, Трубецкой,
в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только нужно — И зайца,— сказал конкурент.
— Почему же — Потому что не сезон. — Слышите, Трубецкой, измените и зайца. Поэма в преображенном виде носила название.«Урок браконьеру», а зайцы были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов летом тоже не стреляют. В окончательной форме стихи читались:
Гаврила ждал в засаде птицу. После завтрака в столовой Ляпис снова принялся за работу. Белые брюки мелькали в темноте коридоров. Он входил в редакции и продавал многоликого Гаврилу. В «Кооперативную флейту» Гаврила был сдан под названием «Эолова флейта».
Служил Гаврила за прилавком. Простаки из толстого журнала «Лес, как он есть» купили у Ляписа небольшую поэму «На опушке». Начиналась она так:
Гаврила шел кудрявым лесом, Последний за этот день Гаврила занимался хлебопечением. Ему нашлось
место в редакции «Работника булки». Поэма носила длинное
и грустное название: «О хлебе, качестве продукции и о любимой».
Поэма посвящалась загадочной Хине Члек. Начало было
Служил Гаврила хлебопеком, Посвящение, после деликатной борьбы, выкинули. Самое печальное было то, что Ляпису денег нигде не дали. Одни обещали дать во вторник, другие — в четверг, или пятницу — через две недели. Пришлось идти занимать деньги в стан врагов — туда, где Ляписа никогда не печатали. Ляпис спустился с пятого этажа на второй и вошел в секретариат «Станка». На его несчастье, он сразу же столкнулся с работягой Персицким.
—
— Слушайте,— сказал Никифор Ляпис, понижая — Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду. И Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников «Станка». Завязался общий разговор. — Ну, как торговали? — спрашивал Персицкий. — Написал замечательные стихи!
— Про Гаврилу?
— Что Гаврила! Ведь это же — А вы были на Кавказе? — Через две недели поеду. — А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы! — Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые! После этого ответа все насторожились.
— Скажите, Ляпсус,— спросил Персицкий,— какие,
— Да знаю я, отстаньте! — Ну, скажите, если знаете! — Ну, такие… в форме змеи.
— Да, да, вы правы, как всегда.
— Никогда я этого не — Вы не говорили. Вы писали. Мне Наперников говорил, что вы пытались всучить ему такие стишата в «Герасим и Муму», якобы из быта охотников. Скажите по совести. Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления? Почему у вас в стихотворении «Кантон» пеньюар — это бальное платье? Почему?! — Вы
— Почему в стихотворении «Скачка на приз Буденного» жокей
у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на
облучок? Вы видели — Видел. — Ну, скажите, какая она! — Оставьте меня в покое. Вы псих! — А облучок видели? На скачках были?
— Не обязательно всюду — О да, Эрзерум ведь находится в Тульской губернии. Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал: — Пушкин писал по материалам. Он прочел историю Пугачевского бунта, а потом написал. А мне про скачки все рассказал Энтих. После этой виртуозной защиты Персицкий потащил упирающегося Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за ними. Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная траурной каймой. — Вы писали этот очерк в «Капитанском мостике»? — Я писал. — Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! «Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом…» Ну, удружили же вы «Капитанскому мостику»! «Мостик» теперь долго вас не забудет, Ляпис! — В чем дело? — Дело в том, что… Вы знаете, что такое домкрат? — Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое… — Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими словами. — Такой… Падает, одним словом. — Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стремительно падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу полтинник. Не пускайте его!
Но и на этот раз полтинник выдан не был. Персицкий
притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза, от
Домиций до Евреинова. Между Домицием, крепостью в великом
герцогстве — Слушайте! «Домкрат (нем. Daumkraft) — одна из машин
для поднятия значительных тяжестей. Обыкновенный простой Д., употребляемый
для поднятия экипажей и т. п., состоит из подвижной зубчатой полосы,
которую захватывает шестерня, вращаемая помощью рукоятки…»
И так далее. И далее: «Джон Диксон в 1879 г. установил на
место обелиск, известный под названием «Иглы Клеопатры»,
при помощи четырех рабочих, действовавших четырьмя гидравлическими Д.».
И этот прибор, — Мне нужны деньги. — Но у вас же их никогда нет. Вы ведь вечно рыщете за полтинником. — Я купил мебель и вышел из бюджета. — И много вы купили мебели? Вам зa вашу халтуру платят столько, сколько она стоит, грош! — Хороший грош! Я такой стул купил на аукционе… — В форме змеи? — Нет. Из дворца. Но меня постигло несчастье. Вчера я вернулся ночью домой…
— От Хины Члек? — закричали присутствующие в один голос.
— Хина!.. С Хиной я сколько времени уже не живу.
Возвращался я с диспута Маяковского. Прихожу. Окно открыто. Я
сразу почувствовал, что
—
— Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко мне
в комнату залезли
— Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже начало
могу сказать. Подождите, подождите… Сейчас… Вот: «Гаврила
стул купил на рынке, был у Гаврилы стул плохой». Скорее
запишите. Это можно с прибылью продать в «Голос комода»… Эх,
Трубецкой, Трубецкой!.. Да, кстати. Ляпсус, почему вы
Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним еще получше? Например,
Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Никифор Валуа? Или еще
лучше: гражданин Никифор |
|||
|
 |
|
 |
